Почему казахи так мало знают о собственном прошлом? Как советская история повлияла на восприятие ислама? И можно ли уже сейчас говорить о возрождении интереса к корням? Историк Нурлан Кабдылхак в интервью главному редактору Ulysmedia.kz Самал Ибраевой рассказал, как власти во всем мире используют историю, какими были казахи, на каком языке писали, объяснил, кто такие шала-казахи и почему прошлое помогает идти в будущее.
Справка:
Нурлан Кабдылхак — доктор Ph.D., выпускник исторического факультета Университета Северной Каролины в Чапел-Хилле. Специалист по истории Центральной Азии и Российской империи. Он защитил диссертацию об исламских институтах в Казахстане XIX века в Университете Северной Каролины, его исследования основаны на тюркоязычных и русскоязычных первоисточниках.
В школе историю воспринимал как романтику, поступать на исторический факультет не собирался - изучал международные отношения, но в университете в Японии обратил внимание, что студенты из Азии историю трактуют по-разному и решил стать историком. Учился в США, преподавал в Назарбаев Университете. На данный момент планирует вернуться в США – преподавать в американском вузе.
Почему вы уезжаете, разве историки не нужны в Казахстане?
- Думаю, нужны. Но мой преподавательский опыт в Казахстане ограничен только Назарбаев Университетом. Предложений от других казахстанских вузов не поступало, а из США — поступило. Поэтому выбор был очевиден.
Что не так с историей в Казахстане, почему столько версий тех или иных событий?
- Наша национальная история формировалась в рамках советской системы. Насколько я помню, одна из первых крупных исторических работ о Казахстане появилась в 1943 году — это был двухтомник, подготовленный под руководством ленинградского историка Панкратовой. В нём были заложены ключевые советские мифы и штампы, которые потом воспроизводились десятилетиями и, кстати, сохранились до сих пор. От каких-то клише мы уже избавились. Например, от концепции исторического материализма, когда история представлялась как прогрессивное восхождение: первобытное общество — рабовладельческий строй — феодализм — капитализм — коммунизм. Мы уже так не думаем.
Что поменялось и получило другую оценку?
- Например, восстание Кенесары в советской историографии трактовалось как «реакционное байское националистическое выступление». Сейчас мы воспринимаем его иначе. Или, скажем, Октябрьская революция 1917 года больше не называется «великой социалистической». Но некоторые штампы всё ещё живы. Один из них — миф о «добровольном присоединении» Казахстана к России. Указывается дата 1731 год, когда Абулхаир якобы подписал некое соглашение. В советской интерпретации это называлось «добровольное и прогрессивное присоединение». На самом деле, никакого полноценного контроля над территорией Казахстана у Российской империи не было - только с 1830-х начинается внедрение администрации, продвижение казачьих войск в степь. Это, кстати, и стало одной из причин восстания Кенесары. Так что от некоторых советских наслоений мы всё ещё не освободились.
Часто говорят, что Кенесары был последним ханом, что его нужно вернуть на пантеон национальной истории. Обсуждается, что, возможно, его череп до сих пор хранится в России. У вас есть какая-то информация об этом?
- Насколько мне известно, официального подтверждения, что череп Кенесары действительно сохранился и где-то хранится, нет. Достоверно известно, что ему отрубили голову и отправили в Омск — тогдашний административный центр западносибирского генерал-губернаторства, куда входила и часть территории Казахстана.
Что стало с его останками было потом - неизвестно. В 1990-х годах активно обсуждалась версия, что череп может находиться в Кунсткамере в Санкт-Петербурге. Казахстанские историки даже ездили туда, работали в архивах музея, но, насколько я знаю, никаких подтверждений так и не нашли.
А сам факт, что череп отправили в Омск, как можно объяснить, почему его не похоронили на родине?
- Я точно не знаю, но похоже, это была практика Российской империи. Насколько помню, подобное происходило и с лидерами восстаний на Северном Кавказе — их черепа также отправлялись в распоряжение царской администрации. Несколько лет назад один из таких черепов действительно удалось вернуть, и в том случае были официальные документы, подтверждающие его подлинность и местонахождение. Думаю, это было частью имперской логики: ты — враг государства, и даже после смерти тебе не положено покоя. Но это только предположение — у меня нет документов, объясняющих мотивацию отправки головы Кенесары в Омск.
Это был не единичный случай?
- Да, были и другие. Например, Кейкі батыр — ему тоже отрубили голову, и она какое-то время хранилась сначала в Российской империи, затем Советском Союзе, а потом, вероятно, России.
Историю по-разному преподают в русских и казахских школах. Я училась на казахском, для меня многое было понятно с детства, но я вижу, что русскоязычные казахи не знают многих вещей. В чем проблема? Учебники разные?
- Учебники истории действительно несколько раз обновлялись с 1990-х годов. Сам я учился в русскоязычной школе, и у меня были хорошие преподаватели. Вообще, школьные учебники — это не только академическая наука, это и элемент государственной идеологии. Я к этому отношусь спокойно — это нормальная мировая практика. Один французский профессор как-то сказал, что в Европе мы можем договориться об общей валюте, экономике, даже внешней политике — но никогда не договоримся об общем учебнике истории. Потому что история — это всегда вопрос национального нарратива, национальной идентичности.
В учебнике школьной истории мы до сих пор читаем, что Казахстан «добровольно присоединился» к России — хотя всё это, конечно, нарратив, чтобы не раздражать соседей. Получается, история адаптируется под внешнеполитическую конъюнктуру?
- Возможно. Это один из вариантов объяснения. Может быть, это делается из дипломатических соображений — не будоражить лишний раз отношения. А может быть, некоторые действительно искренне верят в такую трактовку. Я не могу однозначно сказать, хорошо это или плохо. Думаю, это вопрос, который должно решать общество. Если бы я занимался такими вопросами, то стремился бы опираться на первоисточники и показывать то, что в них содержится — без приукрашиваний.
Мне кажется, что именно сглаживание и приукрашивание во многом ослабляют нашу историческую идентичность.
- Национальные историки везде стараются формировать «удобный» образ прошлого. Например, в Японии это одна из самых острых тем - в школьных учебниках там практически не упоминается, что армия Императорской Японии во время Второй мировой войны совершала жестокие преступления — особенно в Китае. Отряд 731, например, занимался биологическими и медицинскими экспериментами над живыми людьми. Об этом японские историки пишут, но официальные школьные учебники предпочитают обходить тему молчанием. То есть приукрашивание — это не только казахстанская особенность, это глобальная проблема.
То есть такая практика — это нормально?
- Да, я научился относиться к этому нейтрально. Не обязательно это любить, но можно принять как факт.
Ваша диссертация посвящена исламским институтам в XIX — начале XX века, верно?
- Да, хотя ислам, конечно, появился в регионе намного раньше — за десять веков до того. Например, в Золотой Орде в начале XIV века ислам был провозглашён официальной религией при Узбек-хане. Существует множество легенд о том, как он принял ислам от суфийского шейха Баба Туклая. Эти предания сохранились у казахов, татар, башкир — это общая культурная память. Моя работа — это не религиоведение, а историческое исследование. Я изучаю развитие исламских институтов: мечетей, медресе и религиозных ученых –улемов. В начале XX века я немного расширяю рамки и включаю в анализ благотворительные мусульманские организации и библиотеки, так как они были тесно связаны с религиозной и образовательной жизнью общин.
Почему вы выбрали именно эту тему?
- Одна из причин — явление, которое называют исламской трансформацией или исламским возрождением в Казахстане XIX века. Это был настоящий бум: в этот период появилось большое количество мечетей, мектебов и медресе. Они существовали и раньше, но именно в XIX веке их число значительно выросло.
Что повлияло и стало причиной?
- Много факторов. Один из ключевых — расширение Российской империи. Многие мечети возникли в новых городах, изначально основанных как военные форпосты, где позже стали селиться мусульмане. Эти города превращались в торговые центры, туда приезжали татары, узбеки или сарты, как их тогда называли, и вместе с ними — религиозные институты. Но и казахи сами активно спонсировали строительство мечетей, приглашали мулл. То есть это был не просто «внешний» процесс — местное население тоже играло активную роль.
Обычно ислам ассоциируют с городской культурой. Это так?
- Интересно, но в ходе архивных исследований я обнаружил, что большинство мечетей находились не в городах, а в сельской местности. Многие из них были деревянными, небольшими, и, возможно, не сохранились до наших дней. Когда казахская община хотела пригласить имама или муллу, прежде всего в нём видели учителя для детей. Образование рассматривалось как социальный лифт, и это был не столько религиозный, сколько практический мотив. Я называю это социальной историей. Меня интересует не только политика, ханские завоевания и династии, а повседневная жизнь: чем занимались кочевники, торговцы и простые скотоводы-кочевники. Религиозные источники дают важное окно в эту жизнь. Большинство документов XIX века написаны людьми, учившимися в мектебах и медресе, и они позволяют услышать голос самих мусульман Казахстана того времени.
Какими были казахи в то время?
- Казахские мусульмане XIX и начала XX века не были пассивными подданными Российской империи. Они были активными участниками истории. Они вступали в диалог с царской администрацией, писали обращения, адаптировали свою аргументацию под язык власти. Например, при строительстве мечети в Каркаралинске, отец Абая Кунанбаева – Кунанбай Оскенбайулы обратился с письмом в Омск и настоял, чтобы она была не на окраине, а в центре. Он аргументировал свою просьбу: «Вы хотите, чтобы казахи становились оседлыми земледельцами? Тогда постройте красивую мечеть — люди приедут, увидят, и, возможно, захотят остаться». Это был простой аргумент, но эффективный, и он сработал.
То есть, чтобы построить мечеть, нужно было разрешение?
- Да, нужно было получить официальное разрешение царской администрации. Как правило, вопрос решался централизованно через Министерство внутренних дел в Санкт-Петербурге. Сначала писали местной администрации, затем всё направлялось в МВД, где был специальный департамент по делам религий.
В то время мусульмане придерживались какого-то конкретного направления или течений? Сейчас же есть суфизм, салафизм, ваххабизм и так далее.
- Тогда таких делений практически не было. По крайней мере, в исторических источниках я не встречал ярлыков вроде «суфист», «салафит» или указаний на принадлежность к какому-либо мазхабу. Это всё пришло позже уже в XX и XXI веках. В XIX веке, если бы вы спросили обычного мусульманина, какого он мазхаба, скорее всего, он бы даже не понял вопрос. Он бы просто ответил: «Я мусульманин».
То есть тогда не было этих течений?
- Суфизм, конечно, существовал. Но это очень сложное явление. Я, например, изучал его в университете у одного из ведущих мировых специалистов по суфизму — профессора Карла Эрнста. Я пришёл на курс, думая, что знаю, что такое суфизм, а вышел с ощущением, что не знаю почти ничего. Мы часто называем суфизмом совершенно разные и даже противоречивые вещи. Иногда под этим понимается «народный ислам» — традиции, передающиеся по наследству, не требующие глубокого богословского образования. В то же время суфизм — это и серьёзная религиозная дисциплина, которую преподавали только на последних курсах медресе.
То есть можно быть необразованным и при этом быть суфием, а можно пройти сложную академическую подготовку, чтобы стать настоящим суфием?
- Именно. Суфизм охватывает всё: от простых народных обрядов до сложной духовной и интеллектуальной иерархии, где есть наставник — шейх, и ученик — мюрид. Один из историков писал, что до начала XX века большинство мусульман в мире были по сути суфиями. Может, они сами себя так не называли, но если исходить из широкого определения, то да — абсолютное большинство.
Как вы относитесь к религиозным запретам, к примеру, принят закон, но до сих не утихает спор о хиджабах?
- Я считаю, что это вопрос личного выбора. Главное — чтобы человек был законопослушным гражданином. Считаю, что запрещать платки — не лучшее решение. Мы не добьёмся ничего хорошего - если девочка не снимет хиджаб, её не пустят в школу — мы лишим её шанса получить образование, развиваться интеллектуально и профессионально. Это неправильно. К тому же, когда речь идёт о «регулировании одежды», на практике это почти всегда касается именно девочек и женщин. Причём решают за них мужчины — депутаты, чиновники. Это серьёзная проблема, и как правило, в таких ситуациях часто манипулируют, прикрываясь законом или «национальными ценностями». Но на первом месте должны быть права человека. Только потом всё остальное.
В XIX веке как одевались женщины?
- Я не видел много фотографий того времени, но те, что попадались, показывают: девочки не обязательно носили хиджаб. Однако, если это были ученицы медресе, то они, как правило, были одеты так, что можно было бы описать это как хиджаб — в соответствии с религиозными стандартами того времени. Но не стоит реалии XIX века напрямую проецировать на сегодняшний день.
Если основания у версии, что ислам начали использовать как идеологический рычаг, возможно, ещё с подачи России или Советского Союза?
- Да, такой нарратив существует. Говорят, что царская администрация направляла татарских мулл к казахам в XIX веке, и есть даже версия, что именно они «сделали» казахов мусульманами. Но, изучая источники, я могу сказать — это миф. Да, среди имамов, служивших у казахов, были татары, башкиры, люди, получившие образование вне Казахстана. Но казахи сами их приглашали. Инициатива исходила от них — родители хотели, чтобы их дети получили образование. Они сами договаривались, обращались в администрацию, просили разрешения и платили этим имамам зарплату.
Откуда взялся термин «шала казах»? Это история или новояз?
- Термин «шала казах» активно использовался уже в XIX веке. В документах он означал потомков казахских женщин и мусульман, не казахов по происхождению — узбеков, татар, башкир. Например, если мать была казашкой, а отец — татарином, то ребёнок считался казахоязычным, жил среди казахов, но формально в шежире не включался, потому что род у казахов идёт по отцу.
То есть откровенная дискриминация женщин?
- Думаю, да. И хотя официально шежире велось по мужской линии, на практике встречаются подроды, начинавшиеся именно с женщин. Особенно в Центральном и Восточном Казахстане. Например, среди найманов я находил несколько таких примеров. Это не мой основной фокус исследования, но к XIX веку этот феномен стал довольно массовым. Почему? Потому что в 1820-х годах царская администрация приняла положение, запрещавшее переезд мусульман, особенно если они получали религиозное образование за пределами империи. Поэтому казахи начали формировать свои собственные линии, включая в род тех, кто раньше считался «вне системы». В XIX веке, если ты был из Ташкента, Бухары, Казани или Уфы, то официально переселиться в Казахстан было невозможно.
Чем это можно объяснить?
- Во-первых, власти не хотели, чтобы мусульмане между собой активно общались. Появился нарратив об исламской угрозе. К концу XIX века Российская империя фактически была одной из самых больших мусульманских держав — мусульмане жили на Кавказе, в Крыму, в Средней Азии. Власть опасалась, что Османская империя — давний противник России — будет подстрекать мусульман к восстанию. Поэтому запрещали въезд мусульман на территорию Казахстана — кроме самих казахов.
Но у других мусульман был интерес к переселению?
- Конечно. Особенно у мусульман тюркоязычных из Волго-Уральского региона — тех, кого мы сейчас называем татарами. В Российской империи существовала сословная система. Татары в основном были крестьянами, а казахи — инородцами. Крестьяне подлежали воинской повинности: их рекрутировали в царскую армию, а служба длилась 20 лет. Это было почти равносильно смертному приговору — средняя продолжительность жизни тогда составляла 40 лет. Поэтому у татар был мощный стимул уехать в регион, где не было военной службы — например, в Казахстан. Тогда и появились так называемые «шала казахи» - люди, которые не были казахами по крови, но представлялись таковыми. В XIX веке мы видим феномен фальшивых «шала казахов», которых я условно называю fake shala-Kazakhs. Например, в Аягузе было много таких случаев. Люди приходили в царскую администрацию и говорили: «Мы шала казахи», просили документы на проживание. Им выдавали, и они становились «официальными» казахами.
Поэтому у нас и сейчас много потомков сартов?
- Многие из сартов переселялись в Казахстан в поиске экономических возможностей - занимались торговлей, заводили семьи. Им было проще выдать себя за шала казахов. Один из самых известных кейсов – Курбангали Халиди. Он родился в Аягозе в семье, происходившей из Бухары, но его родители были из Казанской губернии. Официально он числился шала казахом, так как его отец сумел получить соответствующие документы. И эту идентичность передал сыну.
То есть говорить нужно не о дискриминации, а о своего рода стратегии выживания?
- Это была форма социальной адаптации. Термин «шала казах» даже использовался официально в документах до 1850-х годов. Но потом власти поняли, что слишком многие, не имея реальной связи с казахами, используют этот путь, и решили прекратить эту практику. Стали просто записывать всех желающих в казахи — без уточнений.
Вообще история или ее трактовка рождает множество споров. Вы слышали версию о казашках-кухарках и объяснение почему алашордынцы женились на русских?
- Да, я в курсе этой дискуссии. Но у нас нет статистики, подтверждающей такие заявления. Это, скорее, личные интерпретации. Каждый случай нужно рассматривать индивидуально. Такие утверждения нельзя делать без источников. История строится на первоисточниках. Если ты не можешь опереться на документы, ты делаешь не историю, а домыслы.
А вы сами работаете с первоисточниками? Это правда, что вы читали их на древнетюркском языке?
- Да, я изучал и продолжаю изучать чагатайский язык. Он важен не только для понимания казахского языка, но и всей истории региона. Если историк знает только русский — он работает только с русскими источниками, созданными чиновниками или этнографами, у которых были свои идеологические рамки. Мы должны понимать контекст: кто написал источник, когда, для кого. Например, Чокан Валиханов писал всё на русском. Это уже многое объясняет: он писал для российской администрации, для российской науки. Но меня, как историка, интересует не то, что Российская империя думала о казахах, а то, что казахи думали о себе и об этой империи. Чтобы это понять, надо читать, что писали сами казахи — а для этого нужно знать тюркские языки, в том числе чагатайский.
То есть не было стандартизированного казахского языка?
- Вплоть до начала XX века — не было. Были газеты «Айқап» и «Қазақ». Авторы сами писали, что это на казахском, но язык был разным — не было единого стандарта. В XIX веке даже не говорили, что пишут на «казахском». Тогда использовался язык, который мы сегодня называем центрально-азиатским литературным, иногда — чагатайским. Поэтому, чтобы понять мышление и мировоззрение мусульман, необходимо изучать их язык и их тексты.
А как казахи какой язык использовали?
- До XX века письменный язык, даже если автор был казахом, по лексике он был ближе к современному узбекскому или уйгурскому. Это были образованные люди, выпускники медресе, которые использовали литературные нормы, не привязанные к конкретной этничности. То есть они не мыслили в категориях «я пишу на казахском» — это было единое тюркское литературное пространство.
То есть язык был единым, но вариативным?
- Именно. И это связано с тем, что в Центральной Азии не было одного литературного центра. В отличие от Османской империи, где был Стамбул, и все равнялись на него, здесь существовало множество региональных вариантов. По словарному запасу можно даже примерно определить, откуда автор — из Казахстана, Самарканда, Хивы и так далее.
А в советский период язык изменился?
- Конечно. После советской кодификации казахский стал другим. Но важно понимать, что это было частью идеологической политики. Языковая норма усложнилась, появились громоздкие конструкции, особенно в переводных текстах. Я сам из Экибастуза — это был абсолютно русскоязычный город. Но с каждым годом, когда я навещаю родителей, замечаю, что казахский язык всё больше возвращается в быт. Всё больше людей говорит на нём, слушает музыку — тренд позитивный.
Но наука и университеты ведь долгое время были русскоязычными?
- Сейчас всё меняется. Выпускники Назарбаев Интеллектуальных школ, Назарбаев Университета — это новое поколение, которое способно потреблять знания и на казахском. Всё только начинается.
А литературный язык советской эпохи?
- Он стал менее гибким. В советских текстах часто встречаются бесконечные сложноподчинённые конструкции, идея в таких предложениях теряется. А если читаешь казахские дореволюционные тексты — в газетах вроде «Айқап» или «Қазақ» — там язык живой, фразы короткие, ясные.
Какие тексты на чагатайском языке вам запомнились?
- Было много интересных. Цензура, конечно, ощущалась. «Айқап» и «Қазақ» регулярно штрафовали за публикации, которые не проходили цензуру. Многие мусульманские газеты в Российской империи по этой причине закрывались. До революции 1905 года мусульманским газетам в империи практически не давали разрешения. Единственное исключение — «Тарджиман», основанная крымско-татарским издателем и просветителем Исмаилом Гаспринским. Как он получил разрешение — до сих пор загадка. Никто из историков не знает точно. После 1905 года ситуация изменилась: появилось множество мусульманских газет, в том числе на казахском. «Айқап» и «Қазақ» были на казахском, хотя язык у них очень разный. «Айқап» придерживался более традиционного письма, а газета «Қазақ» — более разговорного. Например, имя Алихан в «Айкапе» писали через арабскую букву ‘айн (ع), а в «Қазақ» — просто так, как слышали: через алиф.
Мусульманские газеты в Российской империи после 1905 года часто писали на «тюркском языке», не подчеркивая его этническую специфику. Возможно, сознательно не хотели ограничивать себя этническими рамками.
У нас ведь была идея перейти на латиницу. До сих пор обсуждают, а пока используем кириллицу. Что вы об этом думаете?
- Лично мне очень нравится казахский язык, записанный на арабской графике. Иногда я даже фантазирую: а что, если бы мы к ней вернулись? Конечно, это не про религию — просто письменность. Хотя понимаю, что подавляющее большинство населения Казахстана сегодня это не поддержит. Что касается латиницы — когда идея только появилась лет 15 назад, я был большим сторонником. Но потом начали появляться разные версии латинизированного алфавита, и многие из них выглядели просто нелепо: с кучей закорючек, точек и странных знаков. Всё это сильно усложняло восприятие. Возможно для такого решения нужна политическая воля. Конечно, можно вернуться к обсуждению, ориентироваться на уже существующие модели. Например, у казахов в Турции есть свой алфавит на основе турецкого, и он вполне мог бы подойти. Но решать, в каком алфавите мы хотим жить, должно всё общество.
А как в других странах?
- Казахстан - не единственный. Узбекистан, Туркменистан уже перешли. Правда, в Узбекистане до сих пор много учебников на кириллице. Туркменистан сделал это быстрее и последовательнее. А в советское время, конечно, кириллицу навязали сверху — в 30-х, начале 40-х годов. До этого, в 1925 году, на тюркологическом конгрессе в Баку большинство делегатов поддержали переход с арабской графики на латиницу. Были и противники — например, Ахмет Байтурсынов, который считал адаптированный арабский алфавит идеальным для казахского языка.
Как вы думаете, сегодня в Казахстане сохраняется влияние России?
- Это сложно однозначно оценить. Возможно, это не прямое влияние, а осторожность со стороны нашего руководства — нежелание провоцировать. Но фактор, безусловно, есть. У нас с Россией самая длинная сухопутная граница в мире, и мы соседи — географически и идеологически. Поэтому такие вопросы, как язык, графика, исторические нарративы — мы должны решать, как общество, через диалог и осмысленный выбор.
Как изменились казахи в ХХI веке?
- Важно помнить, что казахи не были пассивными объектами истории. Они действовали и кооперировались. Например, до 1905 года разрешалось строить только одну мечеть на волость. После революции казахи начали массово писать прошения с одинаковыми формулировками, просто меняя названия аулов и имена. Это была настоящая тактика давления, своего рода "лучшие практики". Были благотворительные общества, библиотеки, инициативы. Например, в 1916 году в Семипалатинской области хотели создать организацию, помогающую и в городе, и в ауле. Среди подписантов был и первый казахский юрист, один из лидеров партии «Алаш» Райымжан Марсеков. Но проект заблокировали — власти посчитали его националистом.
Сейчас в Казахстане особенно среди молодёжи растет интерес к истории. С чем это связано?
- Скорее всего в обществе возник запрос - кто мы такие, откуда мы пришли и куда хотим двигаться. История помогает осмыслить настоящее. Правда, она не всегда учит нас избегать ошибок — слишком разные бывают обстоятельства. Но она помогает понять сложную реальность и своё место в ней.
А вы сами как бы ответили на вопрос: кто мы и куда идём?
- Я могу говорить только за себя. Идентичность — это всегда набор, а не одно определение. Я — казах, историк, отец, муж, преподаватель, гражданин Казахстана. Куда иду? За возможностями. Я люблю свою родину, возвращаюсь сюда, хочу, чтобы здесь было лучше — для людей и для страны. Мы - казахи, на мой взгляд, очень мобильные, умеем адаптироваться и идти за возможностями. Я встречал казахов в Японии, США — и везде это были люди, добивавшиеся успеха. Возможно, в этом и есть наша сила — в умении искать и находить путь к развитию, будь то интеллектуальному, профессиональному или материальному.
Полную версию интервью смотрите на YouTube-канале Ulysmedia.