Резонансная трагедия – убийство Салтанат Нукеновой ее гражданским мужем – экс-министром Нацэкономики Куандыком Бишимбаевым в казахстанском публичном поле превратилась в затяжной сериал с бесконечными спин-оффами. Казалось бы, сюжет этой драмы был исчерпан дважды: сначала оглашением приговора, а затем – принятием «закона Салтанат». Общество, выдохнув, двинулось дальше, но покой, как выяснилось, нам только снится.
Прямо сейчас на глазах у изумленной публики разворачивается новый, осенний, «сезон». В хитросплетениях судеб участников этой, получившей едва ли не всемирную известность, драмы разбирался корреспондент Ulysmedia.kz.
В один из первых октябрьских дней 2025 года брат погибшей от рук гражданского супруга Салтанат Нукеновой - Айтбек Амангельды, с присущей ему пафосной торжественностью, поделился с подписчиками в соцсети почти что сакральной вестью: имя его сестры отныне высечено на плите в пантеоне личностей, повлиявших на историю Казахстана. Сообщение, щедро сдобренное фотографиями мемориальной стены и капсулы с землей из Павлодара, создавало впечатление общенационального признания. Казалось, вот он – апофеоз, финальная точка в истории борьбы, превращающая жертву в исторический символ.
Публика, воспитанная на этом долгом и болезненном нарративе, мгновенно разделилась. Одни, со слезами умиления, писали о «справедливости памяти». Другие с недоумением цитировали имена деятелей культуры и науки, чьих табличек на стене почему-то не наблюдалось, и задавались простым, но неудобным вопросом:
- А простая женщина из аула, также погибшая от рук мужа, может попасть в этот пантеон? Или ей для начала надо было родиться в богатой семье?
Однако наслаждение возвышенным моментом длилось ровно до того времени, пока за дело не взялись костанайские чиновники. Акимат Амангельдинского района выпустил изящное, почти что дипломатичное опровержение, которое по своей деликатности могло бы посоперничать с искусством старых фламандских мастеров.
Выяснилось, что мемориальная стена «Ұлттық жады қабырғасы» с 296 именами, утвержденная республиканской комиссией, – это одно, а плита Салтанат Нукеновой – нечто совершенно иное. А именно – часть частной инициативы мецената, скромно расположенная «в одном из частных закрытых помещений» - того самого туристического комплекса, чей архитектурный ансамбль составляют: пирамида Майя, Эйфелева башня, статуя Свободы и гостиница «Бразилия».
Получился своеобразный музей глобализации и частных трагедий, где национальная история оказалась размыта географией весьма своеобразного толка. Инфоповод таким образом из категории «историческое признание» плавно перетек в категорию «частная память в компании мировых достопримечательностей». Интересно, что волна этого странного ажиотажа идеально совпала по времени с возвращением в медийное пространство Айтбека Амангельды, до этого момента сохранявшего молчание после шквала критики вокруг его участия в другом громком ЧП – деле убитого в Талгаре школьника Шерзата Полата.
Период затишья, последовавший за обвинениями в «сливах, слухах и заказухе» и едкими комментариями о том, что он «клоун» и «манипулятор», явно пошел Айтбеку на пользу. Он вновь появился в своем классическом амплуа – умудренного опытом, уставшего, но не сломленного борца, готового наконец-то раскрыть все карты. В своем обращении к подписчикам он, с налетом усталой значимости, пообещал в ближайшее время дать исчерпывающие объяснения, «последовательно показывая все документы», которые ранее «не мог показывать, потому что дело было еще в процессе».
Методология работы с аудиторией осталась неизменной: предложение оставлять в комментариях «вопросы, предложения, замечания, мысли, критику» гармонично соседствовало с «деликатным», почти что отеческим советом для желающих «выпустить шлак» сходить «в уборную».
Подобная риторика, мастерски балансирующая между высоким стремлением к справедливости и низкими бытовыми аналогиями, неизбежно наводит на размышления о целевой аудитории и истинных целях подобных перформансов. Публика, стоит отметить, отреагировала скепсисом:
- Айтым, вы что-то возомнили о себе много, кто вы такой? Хватит хайповать на горе людей.
Создается устойчивое впечатление, что фигура главного хранителя памяти сестры настолько прочно вписалась в медийный ландшафт, что требует регулярного, почти что сезонного, поддержания своего статуса новыми инфоповодами – даже такими тактически спорными, как история с пантеоном.
Пока одни герои прошлой драмы возвращаются в свет соцсетей, другие ведут свою, невидимую миру, борьбу на ином - казенном фронте. Яркой и несколько сюрреалистичной иллюстрацией к этому служит письмо супруги Бахытжана Байжанова - Айнур, которое каждый расценит в меру своей испорченности. Кто-то - как крик души, кто-то - как тонко рассчитанный пиар-ход.
В своем обращении Айнур Байжанова рисует образ супруга, который «глубоко сожалеет о содеянном и искренне раскаивается». Он, по ее словам, «строго соблюдает режим, проявляет дисциплину, активно участвует в трудовой и воспитательной работе», за что «неоднократно был поощрен». Его поведение, утверждает она, подтверждает «искреннее стремление к исправлению и осознание своей ошибки».
Однако далее описание тюремного быта приобретает черты, достойные пера Кафки.
- 23 сентября в его адрес были оформлены два рапорта за совершение намаза, хотя это происходило исключительно в его свободное время, а 26 сентября ему было объявлено взыскание за чтение книги, что также имело место в личное время, – с возмущением, граничащим с изумлением, пишет Айнур.
Она увязывает эти дисциплинарные взыскания с подачей ходатайства о смягчении наказания, что, по ее мнению, «создает впечатление искусственных препятствий его освобождению». Особый интерес представляет ее заявление о том, что после выхода в СМИ «ложной информации» о возможных «договоренностях» с руководством учреждения, ее супругу «стали целенаправленно выставлять отрицательные степени».
Описанная картина – где религиозные обряды и интеллектуальное развитие в часы досуга становятся основанием для санкций – рисует образ исправительной системы, обладающей удивительной изобретательностью и почти метафизическим чутьем. Остается лишь гадать, что в итоге более способствует исправлению осужденного: добросовестный труд или изнурительная борьба с администрацией за право на духовное откровение и чтение художественной литературы в перерывах между работой.
Спустя почти два года после трагедии, ее отголоски продолжают формировать сложный, многогранный и порой абсурдный ландшафт нашей общественной жизни.
Память о Салтанат Нукеновой существует одновременно в нескольких, параллельных друг другу, измерениях: как официальный символ, давший имя важному государственному закону; как частная реликвия в стенах эклектичного туристического комплекса, соседствующая с чудесами света; и как неиссякаемый источник публичной активности ее брата, вынужденного раз за разом напоминать о себе и о своей погибшей сестре.
Фонд имени Салтанат продолжает свою, бесспорно, важную работу, а его основатель – свою личную борьбу, методично выстраивая персональный бренд на стыке правозащиты, медийности и тонкого управления общественным мнением.
Его оппоненты отбывают наказание, сталкиваясь с вызовами, которые странным, почти что зеркальным образом, отображают их собственные прошлые этические дилеммы: когда необходимо вмешаться, а когда – остаться в стороне, ссылаясь на менталитет и семейные условности.
В целом же эта история давно перестала быть просто уголовным делом. Она стала лакмусовой бумажкой для всего казахстанского общества, где подлинная человеческая скорбь, большая политика, виртуозный пиар и глубоко личные амбиции сплелись в тугой, неразрешимый узел. И пока новые серии этого бесконечного сериала выходят с завидной регулярностью, главный вопрос остается открытым: что в итоге окажется прочнее – тихая, личная память о трагедии или непреходящая, почти что врожденная привычка делать из нее вечное, с продолжением, и с новыми действующими лицами, шоу? Пока что ответа, увы, не предвидится…